часть первая.

Часть I СООБЩАЮЩИЕСЯ СОСУДЫ

I Co временем любовь проходит

Любовь – это битва. Заранее проигранная.
Сначала все прекрасно, даже вы сами. Вы только диву даетесь, что можно быть таким влюбленным. Каждый день приносит новую порцию чудес. Никому на Земле никогда еще не было так хорошо. Счастье есть, оно проще простого: это чье то лицо. Весь мир улыбается. Целый год ваша жизнь – одно сплошное солнечное утро, даже в сумерки и когда идет снег. Вы пишете об этом книги. Торопитесь жениться – чего тянуть, если вы так счастливы? Думать не хочется, от этого грустно; пусть жизнь сама решит за вас.
На второй год кое что меняется. Вы стали нежнее. Гордитесь тем, как хорошо вы с вашей половиной притерлись друг к другу. Вы понимаете жену «с полуслова»; как здорово быть единым целым. Супругу принимают на улице за вашу сестру – вам это льстит, но и на психику действует. Вы занимаетесь любовью все реже и думаете: ничего страшного. Самонадеянно полагаете, что эта самая любовь крепнет с каждым днем, когда конец света уже не за горами. Вы выступаете в защиту брака перед приятелями холостяками – те вас не узнают. А вы то сами уверены, что узнаете себя, когда талдычите заученный урок, изо всех сил стараясь не смотреть на свеженьких девочек, от которых светлее на улице.
На третий год вы уже не стараетесь не смотреть на свеженьких девочек, от которых светлее на улице. Вы больше не разговариваете с женой. Проводите с ней долгие часы в ресторане, слушая, что лопочут соседи по столу. Вы с ней все чаще бываете вне дома: это повод, чтобы не трахаться. А вскоре наступает момент, когда вы не можете больше выносить свою половину ни секунды лишней, потому что влюбились в другую. Только в одном вы не ошиблись: последнее слово действительно всегда остается за жизнью. На третий год у вас две новости – хорошая и плохая. Хорошая новость: вашей жене все обрыдло и она от вас уходит. Плохая новость: вы начинаете новую книгу.

II Развод по праздничному

Когда едешь поддатый, главное – целься между домами и не промахнись. Марк Марронье жмет на газ, в результате чего его мотороллер набирает скорость. Он лавирует между машинами. Те мигают ему фарами, гудят, когда он их задевает, прямо как на свадьбах в сельской местности. Вот ведь ирония судьбы: Марронье то как раз празднует свой развод. Сегодня он совершает турне по маршруту № 5 бис, и на счету каждая минута: пять мест за вечер («Кастель» – «Будда» – «Бюс» – «Кабаре» – «Куин») – это уже круто, а прикиньте, что 5 бис, как явствует из названия, выполняется дважды за ночь.
В таких местах он часто бывает один. Светские люди вообще одиночки, затерявшиеся в море смутно знакомых лиц. Они приободряются, пожимая руки. Каждый новый поцелуй – трофей. Они тешат себя иллюзией собственной значимости, здороваясь со знаменитостями, хотя сами в жизни ни черта не сделали. Бывать они стараются только там, где шумно, – можно не разговаривать. Праздники на то и даны человеку, чтобы скрывать, что у него на уме. Мало кто знает больше народу, чем Марк, и мало кто так одинок.
А сегодняшний вечер – не просто праздник. Сегодня у него divorce party! Ура! Для начала он купил в каждом заведении по бутылке. И, похоже, к каждой успел нехило присосаться.
Марк Марронье, ты Король Ночи, куда бы ты ни пришел, сам хозяин заведения лобызает тебя в губы, ты проходишь без очереди, тебя ждет лучший столик, ты знаешь всех по фамилиям, ты смеешься всем шуткам (особенно самым несмешным), тебе дают дури задаром, ты повсюду красуешься на фотографиях, непонятно, с какой стати, с ума сойти, как высоко ты взлетел за несколько лет в светской хронике! Набоб! «Светский лев»! Но скажи, объясни на минуточку, почему жена то тебе сделала ручкой?
– Мы расстались по обоюдному несогласию, – цедит сквозь зубы Марк, входя в «Бюс».
Позже он добавляет:
– Я женился на Анне, потому что она была ангелом – и именно по этой причине мы развелись. Я думал, будто ищу любовь, пока в один прекрасный день не понял, что хочется мне прямо противоположного – держаться от нее подальше.
Тихий ангел пролетает некстати, и Марк меняет тему.
– Черт возьми! – рявкает он. – А девочки то здесь ничего, жаль, я зубы не почистил, когда собирался. Оп ля! Мадемуазель, вы чудо как хороши. Будьте любезны, разрешите вас раздеть!
Он такой, Марк Марронье: прикидывается крутым в своем бархатном костюмчике, потому что быть нежным стыдится. Ему стукнуло тридцать: межеумочный возраст, когда ты слишком стар, чтобы быть молодым, и слишком молод, чтобы быть старым. Он делает все, чтобы походить на свою репутацию: не дай бог кого нибудь разочаровать. Он так старался расширить свой послужной список, что превратился в карикатуру на самого себя. Ему надоело доказывать, что у него добрая и глубокая душа, вот он и строит из себя злюку и верхогляда, нарочно демонстрирует буйный, а то и грубоватый нрав. Так что, когда он выбегает на танцпол с криком: «Ур р ра! р р развелся!» – нет желающих его утешать. Только лазерные лучи пронзают сердце, как острые клинки.
Наступает час, когда переставлять ноги становится сложной операцией. Пошатываясь, он вновь седлает мотороллер. Ночь холодная. Газанув с места в карьер, Марк чувствует, как по щекам текут слезы. От ветра, наверно. Его веки все так же каменно неподвижны. Шлема он не надевает. Дольче Вита? Что за Дольче Вита? Где она? Слишком много воспоминаний, слишком многое надо забыть, адова будет работенка стереть все это из памяти, сколько прекрасных минут придется пережить взамен тех, прежних.
Он встречается с дружками в «Бароне» на авеню Марсо. Шампанское втридорога, девочки тоже. Например, если хочешь потрахаться с двумя – выкладывай шесть тысяч, а с одной – три. И даже скидок не делают. Они требуют заплатить наличными; Марк со своей кредиткой выходит к банкомату; они везут его в гостиницу, разоблачаются в такси, сосут его на пару, а он знай нажимает на головы; в номере они мажутся душистым кремом, он вставляет одной и лижет другую; через некоторое время, поняв, что не кончит, симулирует оргазм, после чего идет в ванную, чтобы украдкой выбросить пустой презерватив.
В такси на обратном пути, ранним утром, он слышит:

Алкоголь слегка горчит,
День прошел – и день убит.
Захудалый музыкант
На мосту
Моей жизни заиграл
Пустоту.

(Кристоф, «Прекрасный чудак».)
Он решает впредь перед выходом мастурбировать, чтобы больше не попутал бес вытворять невесть что.

III На пляже, совсем один

Всем привет, я автор. Добро пожаловать в мои мозги, извиняюсь за вторжение. Не буду больше морочить вам голову: я и есть мой главный герой. Все, что обычно со мной происходит, – так, семечки. Никто от этого не умирает. Например, ноги моей никогда не было в Сараево. Мои драмы разыгрываются в ресторанах, ночных клубах и квартирах с лепниной. Самая большая трагедия, которую мне пришлось в последнее время пережить, – меня не пригласили на чествование Джона Гальяно. И вдруг на тебе: ни с того ни с сего я подыхаю, до того мне плохо. Я помню время, когда все мои друзья пили горькую, потом – ширялись, потом – женились, а теперь вот пошел период, когда все разводятся, перед тем как подохнуть. А происходит это, между прочим, в самых веселых местах, здесь, например, на Красном Парусе, пляже в Сен Тропе, жара, евроданс на стойке бара, чтобы освежить люмпен кисок в бикини, их поливают «Кристал Рёдерером» за миллион старыми 0,75 л, а потом обсасывают им пупки. Во всех углах вымученно хихикают. Утопиться бы в море, но слишком много народу катается на водных лыжах.
Как же я допустил, чтобы показуха до такой степени подмяла мою жизнь? Часто говорят: «Надо спасать лицо». А я говорю, лицо надо убивать, только так и спасетесь сами.

IV Самый грустный человек, которого я встречал на своем веку

Есть зимой в Париже такие места, где как то особенно холодно. Сколько ни пей крепких напитков, кажется, будто пурга насквозь продувает бары. Надвигается ледниковый период. Даже в толпе пробирает колотун.
Я все делал правильно: родился в хорошей семье, учился в лицее Монтеня, потом в лицее Людовика Великого, получал высшее образование в институтах, где вращался среди интеллигентных людей; я приглашал их потанцевать, находились и такие, что давали мне работу; я женился на самой красивой из всех моих знакомых девушек. Почему же здесь так холодно? В какой момент я дал промашку? Я ведь хотел только доставить вам удовольствие, а мне не так уж трудно было соответствовать. Ну почему я не имею права жить как все? Почему вместо простого счастья, которым меня поманили, мне достались одни сложности и раздрай?
Я мертвый человек. Я просыпаюсь утром, и мне нестерпимо хочется одного – спать. Я одеваюсь в черное: ношу траур по себе. Траур по человеку, которым не стал. Я шагаю, как автомат, по улице Искусств – по улице, где умер Оскар Уайльд, совсем как я. Иду в ресторан, где ничего не ем. Метрдотели обижаются, что я не притрагиваюсь к блюдам. А вы много видели мертвецов, которые доедают горячее и облизываются? То есть все, что я пью, я пью натощак. Что хорошо: быстро пьянею. Что плохо: наживаю язву желудка.
Я больше не улыбаюсь. Это выше моих сил. Я умер и похоронен. У меня не будет детей. Мертвецы не производят на свет потомства. Я мертвец, пожимающий руки знакомым в кафе. Очень общительный мертвец и очень замерзший. Я, наверно, самый грустный человек, которого я встречал на своем веку.
Зимой в Париже, когда температура падает ниже нуля, человеку позарез нужны зальчики в глубине кафе, где свет горит всю ночь. Там, забившись в стадо, чтобы никто не видел, можешь наконец начать дрожать.

V Срок годности

Можно быть высоким брюнетом и плакать. Для этого достаточно вдруг обнаружить, что любовь живет три года. Узнать подобную истину пожелаю и злейшему врагу (это фигура речи – врагов у меня не имеется). У снобов нет врагов, потому то они обо всех и злословят: пытаются их заиметь.
У комара век один день, у розы три. У кошки век тринадцать лет, у любви – три года. И ничего не попишешь. Сначала год страсти, потом год нежности и, наконец, год скуки.
В первый год говорят: «Если ты уйдешь, я ПОКОНЧУ с собой».
На второй год говорят: «Если ты уйдешь, мне будет больно, но я выживу».
На третий год говорят: «Если ты уйдешь, я обмою это шампанским».
И никто вас не предупредит, что любовь живет только три года. Вся эта любовная афера строится на строжайшем соблюдении тайны. Вам внушают, что это на всю жизнь, а на самом деле любовь химически перестает существовать по истечении трех лет. Я сам вычитал в одном женском журнале: любовь – это кратковременное повышение уровня дофамина, норадреналина, пролактина, люлиберина и окситацина. Малюсенькая молекула фенил этиламина (ФЭА) вызывает определенные ощущения: приподнятое настроение, возбужденность, эйфорию. Любовь с первого взгляда – это в нейронах лимбической системы происходит насыщение ФЭА. А нежность – это эндорфины (опиум для двоих). Общество водит вас за нос: вам впаривают великую любовь, когда на самом деле научно доказано, что эти гормоны действуют только три года.
Впрочем, статистика говорит сама за себя: страсть длится в среднем 317,5 дня (что, интересно знать, происходит в последние полдня…), а в Париже из трех браков два распадаются в первые три года. В демографических ежегодниках ООН специалисты по переписи населения с 1947 года задают вопросы о разводе жителям шестидесяти двух стран. Большинство пар разводятся на четвертом году брака (это значит, что процедура была начата в конце третьего года).
Финляндии, России, Египте, Южно Африканской Республике у сотен миллионов опрошенных ООН мужчин и женщин, которые говорят на разных языках, работают в разных областях, по разному одеваются, пользуются разной валютой, молятся разным богам и боятся разных бесов, питают бесконечно разнообразные надежды и иллюзии… кривая разводов стремительно идет вверх после трех лет совместной жизни». Это общее место – всего лишь еще одно унижение.
Три года! Статистика, биохимия, мой личный опыт: срок любви один и тот же. Не нравятся мне такие совпадения. Почему три года, а не два, не четыре или, скажем, шестьсот? На мой взгляд, это подтверждает существование трех этапов, которые не раз выделяли Стендаль, Барт и Барбара Картленд: Страсть Нежность Скука, цикл из трех ступеней, каждая длиной в год – триада, незыблемая, как Святая Троица.
В первый год покупают мебель.
На второй год мебель переставляют.
На третий год мебель делят.
Все сказано в песне Ферре: «Со временем любовь проходит». Кто вы такие, чтобы тягаться с железами и нейромедиаторами, которые неизбежно вас подведут точно в срок? Ладно бы лирика, с поэтами можно поспорить, но против естественных наук и демографии не попрешь.

VI Дальше некуда

Домой я добрался еле живой. Господи, ну разве можно доводить себя до такого состояния, в моем то возрасте! Культ зеленого змия – в восемнадцать лет еще куда ни шло, но в тридцать – это уже патетика. Я проглотил пол экстази, чтобы без проблем целоваться с незнакомками. Иначе не решился бы попытать счастья. Сколько девочек я так и не поцеловал, испугавшись получить по морде, – не сосчитать. В этом мое обаяние: я не уверен, что оно у меня есть. В «Куин» две поддатые блондинки, ничего, хорошенькие – они шарили язычками у меня в ушах, создавая эффект стереофонического бульканья, – спросили:
– К тебе поедем или к нам?
Устроив коллективный засос обеим сразу (и покусав четыре грудки), я гордо ответил:
– Вы к себе, а я к себе. У меня нет с собой резинок, и потом, я сегодня праздную развод, так что буду мандражить – вдруг у меня не встанет.
Я оседлал мотороллер и вернулся в свою пустую квартиру. Рука страха сжала мне желудок: дошло экстази. А толку то: очень надо было всю ночь убегать от самого себя, чтоб под конец быть настигнутым у себя дома? В кармане пальто я нарыл остатки кокаина в конверте. Втянул прямо с крафтовой бумаги. Хоть немного развеет хандру. У меня остался белый порошок на кончике носа. Спать больше не хочется. Уже утро, скоро Франция примется за работу. А в это время один застрявший в детстве вьюнош не двинется с места. Слишком косой, чтобы спать, читать или писать, я буду часами смотреть в потолок, стискивая зубы. Красная рожа и белый нос – я вижу в зеркале клоуна на негативе.
На работу я сегодня не пойду. Есть чем гордиться: отказался от бисексуального группака назавтра после развода. Обрыдли все эти телки, с которыми спишь, но просыпаться не хочешь. Кроме разве что убежавшего из кастрюльки молока, мало найдется на земле зрелищ более жалких, чем я.

VII Рецепт для поднятия настроения

Повторяйте почаще три следующие фразы:
1. СЧАСТЬЯ НЕТ.
2. ЛЮБОВЬ – СКАЗКИ.
3. И НИЧЕГО СТРАШНОГО.
Кроме шуток, выглядит по дурацки, но этот рецепт мне, может быть, спас жизнь, когда я дошел до ручки. Попробуйте сами в следующую нервную депрессию. Очень рекомендую.
Вот вам еще списочек грустных песен, которые полезно слушать, чтобы выбраться из ямы: «April come she will» Саймона & Гарфун келя (20 раз), «Something in the way she moves» Джеймса Тейлора (10 раз), «Если бы тебя не было» Джо Дассена (5 раз), «Sixty years on» и «Border song» Элтона Джона (40 раз), «Everybody hurts» группы REM (5 раз), «Несколько слов любви» Мишеля Берже (40 раз, но лучше никому не говорите), «Memory Motel» «Роллинг Стоунз» (8 с половиной раз), «Living without you» Рэнди Ньюмена (100 раз), «Caroline No» «Бич Бойз» (600 раз), «Крейце рова соната» Людвига ван Бетховена (6 тысяч раз). Отличная сборная солянка – у меня уже и слоган готов:

Сбор врачует ум,
Сбор для черных дум.

часть третья.

XIII Flirting with disaster

В эту ночь рекордного загула со мной заговорил кто то из ребят (убей, не помню кто, когда и уж тем более где).
– Почему ты такой кислый? Помню, что я так прямо и ответил:
– Потому что любовь живет три года. Это, видимо, подействовало: дружка как ветром сдуло. Я взял эту реплику на вооружение и повторяю ее везде, где появляюсь. Я хандрю, меня спрашивают почему, и я выдаю:
– Потому что любовь живет три года.
Я нахожу свой ответ офигительно крутым. Со временем мне даже подумалось, что это было бы неплохое название для книги.
Любовь живет три года. Даже если вы женаты сорок лет, в глубине души, признайтесь, вы согласны, что это правда. Вы прекрасно понимаете, от чего отреклись, знаете, в какой момент совершили предательство. В какой роковой день перестали бояться.
Слышать, что любовь живет три года, неприятно; это вроде как «факир был пьян, и фокус не удался» или как звонок будильника посреди эротического сна. Но надо, надо разрушить миф о вечной любви, основу нашего общества, причину наших бед.
Через три года он и она должны расстаться, или покончить с собой, или обзавестись детьми – три возможных способа расписаться в своем поражении.
Нам часто говорят, что по прошествии времени страсть превращается в «нечто иное», более прочное и прекрасное. Что это «иное» и есть Любовь с большой буквы, чувство, конечно, не такое трепетное, зато и менее незрелое. Буду называть вещи своими именами: я это «иное» в гробу видал, если это Любовь, извините подвиньтесь, я такую Любовь оставляю людям ленивым и малодушным, «зрелым», так сказать, которым комфортно в чувствах комнатной температуры. Моя любовь – с маленькой буквы, зато она большая; век у нее недолгий, но уж когда она есть, ее всеми печенками чувствуешь. Их «иное» – туфта для тех, кто довольствуется малым и успокаивает себя: мол, все равно ничего лучше не бывает. Они напоминают мне завистников, которые царапают дверцы роскошных машин, потому что самим такие не по карману.
Кончается апокалипсический вечер. Хочется всех послать, в желудке тяжесть. Около пяти утра я звоню Аделине Н. – это значит, что мне и вправду хреново. У меня есть ее домашний номер. Трубку снимает она: «Алло? Алло? Кто говорит?» Голос хриплый. Я ее разбудил. Почему она не включила автоответчик? Я не знаю, что ей сказать. «Э э… Извини, что разбудил… я, собственно, только хотел пожелать тебе доброй ночи…» «КТО ЭТО? ВЫ СПЯТИЛИ, МАТЬ ВАШУ?!» Я вешаю трубку. Сижу неподвижно, обхватив голову руками, и выбираю между упаковкой лексомила и петлей – а почему бы не то и другое вместе? Веревки у меня нет, но есть галстуки от Пола Смита, можно связать несколько штук, будет самое то. Английские кутюрье всегда шьют из очень прочных материалов. Я прилепляю записку к телевизору: «ЕСЛИ МУЖЧИНА ПОСЛЕ 30 ЛЕТ ЕЩЕ ЖИВ, ТО ОН МУДАК». Как хорошо, что я снял квартиру с декоративными потолочными балками. Достаточно встать на стул, сюда, вот так, потом выпить стакан кока колы с растолченными анксиолитиками. Ну вот, теперь накинь на шею скользящую петлю, и когда уснешь, то, по логике вещей, больше не проснешься.

XIV Временное воскрешение из мертвых

Ничего подобного: просыпаешься как миленький. Открываешь один глаз, потом другой, голова вдвойне раскалывается – с похмелья, да еще и из за огромной, в фазе ускоренного роста, шишки на лбу. Уже давно за полдень, и вид – глупее некуда: лежишь на полу с гирляндой из галстуков вокруг шеи, рядом опрокинутый стул, а сверху смотрит приходящая прислуга.
– Доброе утро, Кармелита… Я… Я долго спал?
– Пожалушта, мишье, ви ни могли бы подвинусси, я тут пропилишошу, мишье, пожалушта?
Потом обнаруживаешь записку на телевизоре: «ЕСЛИ МУЖЧИНА ПОСЛЕ 30 ЛЕТ ЕЩЕ ЖИВ, ТО ОН МУДАК», – и поражаешься своей прозорливости. Ах, бедненький. Хочет нравиться всем красивым девушкам и убивается из за какого то развода. Раньше надо было думать. Теперь боль – моя единственная спутница. Что за пустая трата времени – пытаться свести счеты с жизнью, когда ты и так уже мертв.
Самоубийцы – действительно несносные люди. Моя жена вернула мне свободу, а я, видите ли, на нее в претензии. Я в претензии за то, что она оставила меня наедине с самим собой. За то, что позволила мне начать все заново. За то, что заставила меня отвечать за свои поступки. За то, что из за нее я пишу этот абзац. Я страдал оттого, что связан, а теперь страдаю оттого, что свободен. Вот она, значит, какая, взрослая жизнь: строить замки из песка, потом прыгать на них двумя ногами и строить снова, опять и опять, прекрасно зная, что океан их все равно слизнет.
Веки у меня тяжелые, как надвигающаяся ночь. За этот год я очень постарел. Как человек узнает, что он стар? Он стар, если три дня приходит в себя после такой пьянки. Стар, если даже покончить с собой толком не может. Стар, если портит компанию кислой рожей, затесавшись среди молодняка. Их жизнерадостность действует на нервы, их иллюзии утомляют. Человек стар, если сказал вчера девчонке, родившейся в 1976 году: «Семьдесят шестой? Помню, в том году была засуха».
Я сгрыз все ногти, больше делать нечего, пойти, что ли, поужинать?

XV Стена плача (Продолжение)

Пусть я знаю, что любовь – сказки, все равно наверняка буду через несколько лет гордиться тем, что верил в нее. Этого никто никогда не отнимет у нас с Анной: мы верили в любовь, от всего сердца верили. Мы мчались очертя голову на мулету из железобетона. Не смейтесь. Никто ведь не смеется над Дон Кихотом, хоть он и сражался с ветряными мельницами.
Долго единственной целью моей жизни было саморазрушение. А потом мне вдруг захотелось счастья. Это ужасно, я сгораю со стыда, простите меня: однажды я поддался вульгарнейшему искушению побыть счастливым. Мне еще предстояло узнать одну вещь: это как раз и был лучший способ саморазрушения.
Сам не знаю, зачем я согласился поужинать у Жан Жоржа. Есть по прежнему не хочется. На сей счет я к себе строг: никогда не ем, пока не проголодаюсь. Вот он, высший шик: есть, только когда ты голоден, пить, только когда тебе хочется, и трахаться, только когда у тебя стоит. Ну да ладно, не ждать же голодной смерти, чтобы повидаться с друзьями. Жан Жорж наверняка опять пригласил всю ораву малахольных рыцарей, моих лучших друзей. Никто не будет говорить о своих проблемах, щадя остальных, им своих хватает. Сменим тему, чтобы заглушить отчаяние.
Я ошибался. Жан Жорж дома один. Он хочет меня выслушать. Хватает за шиворот и трясет, будто я счетчик на платной стоянке, который не выдал ему талон, проглотив десять франков.
– Вчера я спросил тебя, чего ты ходишь как в воду опущенный, а ты мне заявил, что любовь, видите ли, длится три года. Нет, ты кому, черт побери, мозги полощешь? Думаешь, ты в одной из своих книжек? Я то ведь вижу, что твой развод здесь ни при чем! Так что хватит дурить, валяй выкладывай! Иначе на что, по твоему, я нужен?
Я опускаю глаза, чтобы скрыть их подозрительный блеск. Шмыгаю носом – вроде бы я простужен. Лепечу:
– Э э… Нет, правда, я не понимаю, что ты имеешь в виду…
– Перестань. Кто? Я ее знаю?
И тогда я еле слышно, скрепя сердце и сжав коленки, выдаю чистосердечное признание:
– Ее зовут Алиса.

XVI Хочешь быть моим гаремом?

Вот так вот: Марк и Алиса сочетались браком три года назад. Беда в том, что сочетались они не друг с другом.
Марк женился на Анне, а Алиса вышла замуж за Антуана. Такова жизнь: она всегда все осложняет – или это мы сами ищем сложностей на свою голову?
Это фотографию Алисы Анна нашла в Рио. Великолепный полароидный снимок Алисы в бикини на итальянском пляже недалеко от Рима. Фреджене, если быть точным.
У нас с Алисой была «внебрачная связь». Так называют самые прекрасные, самые романтичные страсти в наше время. Люди каждый день умирают от любви – и все из за «внебрачных связей». Вы часто встречаете этих женщин на улице. Они ничем не дают понять, что у них есть тайна, но, может, вам случится увидеть, как такая рыдает ни с того ни с сего над скверным сериалом или улыбается в метро изумительной улыбкой, тогда вы поймете, о чем я говорю. Часто силы в этой игре неравны: незамужняя женщина любит женатого мужчину, а он не хочет бросать жену, это ужасно, отвратно, банально. Но мыто оба были семейными людьми, когда познакомились. Равновесие почти идеальное. Вот только я не выдержал первым: я развожусь, а Алиса даже не собирается. Какой ей резон уходить от мужа ради шизика, который трубит на всех углах, что любовь живет три года? Мне бы сказать ей, что на самом деле я так не думаю, но это была бы ложь. А я сыт по горло враньем. Сыт по горло двойной жизнью. Полигамия вполне узаконена во Франции – достаточно уметь складно врать. Жить с несколькими женщинами можно запросто. Требуется только немного фантазии и побольше организаторских способностей. Да, я сам знаю полно мужчин, имеющих целый гарем – во Франции, в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году. Каждый вечер такой паша выбирает, кому позвонить, и хуже всего, что избранница то, бедная, прибегает со всех ног. Чтобы так жить, надо быть дипломатом и лицемером, что, в сущности, почти одно и то же. Но мне это осточертело. Я больше не могу. Хватит мне раздвоения личности в профессиональной жизни, чтобы раздваиваться еще и в личной. Размечтался: как было бы прекрасно в кои то веки делать что то одно.
Результат: сам опять один. Любовь – это упоительная катастрофа: знаешь, что несешься прямо на стену, и все же жмешь на газ; летишь навстречу своей гибели с улыбкой на губах; с любопытством ждешь минуты, когда рванет. Любовь – единственное запрограммированное разочарование, единственное предсказуемое несчастье, которого хочется еще. Вот что я сказал Алисе, а потом валялся у нее в ногах, умоляя уйти ко мне. Но без толку.

XVII Дилеммы

Однажды несчастье вошло в мою жизнь, а я, как полный идиот, до сих пор не могу его выжить.
Самая сильная любовь – неразделенная. Я предпочел бы никогда этого не знать, но такова истина: нет ничего хуже, чем любить кого то, кто вас не любит, – и в то же время ничего прекраснее этого со мной в жизни не случалось. Любить кого то, кто любит вас, – это нарциссизм. Любить кого то, кто вас не любит, – вот это да, это любовь. Мне хотелось испытания, опыта, этакой встречи с самим собой, которая бы меня изменила: к прискорбию моему, все сбылось сверх всяких ожиданий. Я полюбил девушку, которая не любит меня, и разлюбил ту, которая меня любит. Я использую женщин, чтобы возненавидеть себя.
«Фан Цзян спросил:
– Что такое любовь? Учитель ответил:
– Ценить усилие дороже награды за него – это называется любовью» (Конфуций).
Ну спасибо, восточная бестия, лично я и от награды не откажусь. Но какое там – я брошен. Как только Алиса узнала, что от меня ушла жена, она струхнула и дала задний ход. Ни звонков, ни сообщений на автоответчике 3672, ни гостиничных номеров на устройстве «Би Боп» . Чем я лучше наскучившей любовницы, которая сидит и ждет, когда женатый хахаль вспомнит о ее киске? Я, любитель широких авеню, вдруг оказался «back street». Один вопрос не дает мне покоя – к нему сводится вся моя жизнь:
Что хуже – заниматься любовью, не любя, или любить, не занимаясь любовью?
Я чувствую себя как псина Милу  с его нравственными терзаниями, когда, с одной стороны, ангелочек призывает его творить добро, а с другой – мини демон побуждает делать зло. Так и у меня: мой ангелуша хочет, чтобы я вернулся к жене, а бесенок нашептывает: «спи с Алисой». В моей голове идет перманентное ток шоу с двумя участниками в прямом эфире. Уж лучше бы этот бес велел мне трахнуть жену.

XVIII Верхи и низы

Жизнь типичный телесериал: череда сцен, разворачивающихся в одних и тех же декорациях, с участием практически одних и тех же персонажей, и следующей серии всегда ждешь с нетерпением и некоторым отупением. Так вот, выход на сцену Алисы удивил меня, как если бы одна из троицы «Смешных дам» появилась в кадре «Элен и ребята».
Не стану долго описывать Алису, скажу просто: страус. Как и эта птица бегун, она долговязая, плохо приручается и прячется, едва почуяв опасность. Ее бесконечно длинные тонкие ноги (в количестве двух штук) служат опорой соблазнительному бюсту, оснащенному аппетитными яблочками (в таком же количестве). Черные волосы, прямые и длинные, обрамляют очень яркое, хоть и нежное лицо. Тело Алисы, кажется, было задумано природой специально с целью выведения из равновесия окольцованных мужчин, которые ни сном, ни духом – или, наоборот, спали и видели. В этом ее отличие от страуса (наряду с тем фактом, что Алиса не несет килограммовых яиц – мне потом представился случай это проверить).
Я хорошо помню нашу первую встречу – на похоронах моей бабушки, куда я приехал без жены: она терпеть не могла семейных повинностей, и ее можно понять. Родня – это тяжко, даже когда она ваша, что уж говорить о чужой… Я, впрочем, сам ее отговаривал, уверяя, что бабуля оттуда, где она сейчас, вряд ли заметит ее отсутствие. Не знаю, может, чувствовал, что со мной что то произойдет.
Все в церкви не сводили глаз с дедушки: заплачет или не заплачет? «БОЖЕ, ПОМОГИ ЕМУ УДЕРЖАТЬСЯ», – молился я. Но у кюре был козырь в рукаве: он заговорил о пятидесяти годах, прожитых дедулей и бабулей в браке. Глаза моего деда – полковника в отставке, между прочим, – покраснели. Он уронил слезу – и это было как сигнал к старту: родня открыла шлюзы, все рыдали и причитали, глядя на гроб. В голове не укладывалось, что в нем бабуля. Надо было ей умереть, чтобы я понял, до чего она мне дорога. Ладно, проехали – Если я не бросаю тех, кого люблю, так они сами уходят на тот свет. И я заплакал в три ручья, потому что я вообще юноша впечатлительный.
А когда я вытер глаза, то заметил красивую брюнетку, которая внимательно смотрела на меня. Алиса видела, как я разводил сырость. Сам не знаю, то ли от переживаний, то ли по контрасту с местом действия, но я почувствовал неодолимую тягу к этому таинственному видению в черном облегающем свитерке. Позже Алиса призналась мне, что я показался ей очень красивым: отнесем эту неадекватную оценку на счет материнского инстинкта. Не в этом дело, главное – тяга была взаимной: ей хотелось утешить меня, я сразу это увидел. Эта наша встреча открыла мне одну вещь: оказывается, лучшее, что можно сделать на похоронах, – влюбиться.
Это была подруга какой то кузины. Она познакомила меня со своим мужем Антуаном – симпатичным малым, пожалуй, даже слишком. Когда Алиса целовала меня в мокрые щеки, она поняла, что я понял, что она видела, что я видел, что она смотрела на меня так, как она смотрела. Никогда не забуду первое, что я ей сказал:
– Мне нравится костное строение твоего лица.
У меня было время разглядеть ее как следует. Молодая женщина двадцати семи лет от роду, просто красивая. Взмах ресниц. Смех надутыми губками, от которого сердце так и прыгает в грудной клетке, ставшей вдруг слишком тесной. Ускользающий взгляд, рассыпанные волосы, крутой изгиб внизу спины, ослепительные зубки – чудо. Маугли Кардинале в «Книге Леопарда» . Бетти Пейдж, вытянутая на метр семьдесят семь. Сумасбродка успокаивающего действия. Безмятежная стерва, тихоня бесстыдница. Подруга, врагиня.
Как же я не встречал ее раньше? Какого черта я был знаком со столькими людьми, если эта девушка не входила в их число?
На церковной паперти была холодина. Сами понимаете, о чем я, – да да, ее соски твердели под черным облегающим свитерком. У нее были грудки, возведенные в систему. По детски чистое лицо будто не имело ничего общего с чувственным телом. Как раз в моем вкусе, больше всего на свете люблю контрасты: ангельское личико на теле блудницы. У меня дихотомические критерии.
В ту самую минуту я понял, что все на свете отдам, лишь бы быть допущенным в ее жизнь, в ее мысли, в ее постель, да что там – во все. До ипостаси страуса эта девушка была громоотводом: если любовь с первого взгляда – удар молнии, то она ее притягивала.
– Ты уже бывала в Стране Басков? – спросил я ее.
– Нет, но здесь, кажется, очень мило.
– Здесь не мило, здесь прекрасно. Как жаль, что я женат и ты замужем, а то могли бы свить семейное гнездышко на какой нибудь здешней ферме.
– С овечками?
– Ну конечно, как же без овечек. А еще будут уточки для паштета, коровки для молока, курочки для яичек, петушок для курочек, старый подслеповатый слон, дюжина жирафов и много много страусов, вот таких, как ты.
– Я не страус, я громоотвод.
– Ого! Если ты вдобавок читаешь мои мысли, что же это будет?
Когда она уехала, я долго бродил очарованный, забыв обо всем, в Гетари, деревне поэта Жан Поля Туле и райском уголке моего детства. Я отправился гулять, бодрый и окрыленный, хотя обычно ненавижу прогулки (но никого это не насторожило: люди всегда ведут себя несуразно после похорон), шлялся по берегу моря, здороваясь с каждым утесом, с каждой волной, с каждой песчинкой. Моя душа была полна до краев. Все это небо принадлежало мне. Баскское побережье принесло мне больше счастья, чем бухта Рио. Я улыбался задремавшим в небе облакам и бабуле, которая на меня совсем не сердилась.

XIX Бежать от счастья, боясь, как бы оно не снилось

Надо выбирать: или ты с кем то живешь, или этого кого то желаешь. Нельзя ведь желать то, что имеешь, это противоестественно. Вот почему удачные браки разбиваются вдребезги, стоит появиться на горизонте первой встречной незнакомке. Женитесь хоть на самой красивой девушке на свете – всегда найдется новая незнакомка, которая, войдя в вашу жизнь без стука, точно опоит вас сильнейшим приворотным зельем. А тут все усложнялось тем, что Алиса была не просто первой встречной незнакомкой. Не просто, а в черном облегающем свитерке. Черный облегающий свитерок может изменить сразу две жизни.
Все мои беды от ребяческой неспособности угомониться в тяге к новизне, от болезненной потребности вечно прельщаться тысячей невероятных возможностей, уготованных будущим. С ума сойти, насколько то, чего я еще не знаю, будоражит меня сильней, чем уже знакомое. Но разве я не такой же, как все? Разве вы не предпочтете прочесть новую, еще не читанную книгу, посмотреть в театре пьесу, которую не успели выучить наизусть, выбрать в президенты кого угодно, лишь бы не того, кто был раньше?
Мои лучшие воспоминания об Анне относятся к поре, когда мы еще не были женаты. Брак – преступление, потому что он убивает тайну. Вы встречаете сказочное создание, женитесь на нем, и вдруг оказывается, что сказочное создание куда то делось – теперь это ваша жена. ВАША жена! Какое надругательство, какая деградация для нее! А ведь искать то, искать всю жизнь без устали, надо женщину, которая никогда не будет вашей!
(В этом смысле с Алисой я за что боролся, на то и напоролся.)
Ключевая проблема любви, мне кажется, вот в чем: чтобы быть счастливым, человеку нужна уверенность в завтрашнем дне, а чтобы быть влюбленным, нужна как раз неуверенность. Счастье зиждется на спокойствии, тогда как любви необходимы сомнения и тревоги. В общем, брак был задуман для счастья, но не для любви. А влюбиться – не самый лучший способ стать счастливым; если бы так, это бы давно было всем известно. Не знаю, ясно ли я выражаюсь, но мне самому понятно: брак валит в одну кучу такие вещи, которые лучше не смешивать, вот что я хочу сказать.
Вернувшись в Париж, я смотрел на все другими глазами. Анна рухнула с пьедестала. Мы занимались любовью с прохладцей. Моя жизнь трещала по швам. Все осточертело.
Не бывает счастливой любви.
Не бывает счастливой любви.
НЕ БЫВАЕТ СЧАСТЛИВОЙ ЛЮБВИ.
Сколько раз надо повторять, чтобы ты зарубил это себе на носу, мудило?

XX Все летит в тартарары

Когда красивая девушка смотрит на вас так, как смотрела на меня Алиса, это может означать одно из двух: или она стерва и тебе не поздоровится, или она не стерва и тебе тем более не поздоровится.
Я был устрицей, дремал себе в уютной герметично закрытой раковине, и вдруг на тебе – Алиса отодрала меня от камня, раскрыла створки и полила лимонным соком!
– Господи, – повторял я, – сделай так, чтобы она любила своего мужа, потому что иначе мне каюк!
Алисе я не подавал признаков жизни. Надеялся, что это покалывание в сердце со временем пройдет само. Я был прав: время притупило мои чувства, но не те, что я имел в виду. Пострадала то, на мое несчастье, Анна.
Много печали на этом свете, но трудно представить печаль горше той, что наваливается на женщину, когда она чувствует, как уходит любовь – о нет, не в одночасье, потихоньку, но неудержимо, утекает как песок в песочных часах. Женщине необходимо восхищение мужчины, чтобы расцвести, по крайней мере, так я это себе представляю. Необходимо, как солнце цветку. Анна увядала под моим невидящим взглядом. А что я мог поделать? Брак, время, Алиса, свет, вращение планет, черные облегающие свитерки, объединенная Европа – все словно сговорились против нашей ни в чем не повинной четы.
Я бросал жену, а прощался с самим собой. Бросить Анну – это полбеды, куда тяжелее поставить крест на нашей истории, которая была прекрасна. То же самое, наверно, чувствует человек, отказавшийся от замысла, с которым долго носился: разочарование и облегчение одновременно.

XXI Вопросительные знаки

Когда я встречаю на улице кого нибудь из друзей, разговор все чаще получается такой:
– А, это ты? Привет, как дела?
– Хреново, а у тебя?
– Тоже.
– Ну ладно, до скорого.
– Пока.
Или другой приятель рассказывает анекдот:
– Знаешь, в чем разница между любовью и герпесом?
– Ну же… Подумай… Не догадываешься?
– Ну как же: герпес то на всю жизнь.
Я не смеюсь. Я не понимаю, что тут смешного. Наверно, я потерял чувство юмора где то в пути.
Досадно бывает обнаружить, что задаешься теми же вопросами, что и весь мир. Этакий урок смирения.
Имею ли я право бросить человека, который меня любит?
Сволочь ли я?
Зачем нужна смерть?
Наделаю ли я в жизни тех же глупостей, что и мои родители?
Можно ли быть счастливым?
Нельзя ли хоть раз влюбиться так, чтобы это не закончилось в крови, в сперме и в слезах?
Как бы мне получать ПОБОЛЬШЕ денег, работая ПОМЕНЬШЕ?
Какую марку солнечных очков носят на Форментере?
После нескольких недель терзаний и угрызений совести я пришел к следующему выводу: если жена становится вам подругой, пора предложить подруге стать вашей женой.

XXII Долгожданная встреча

Второй раз я увидел Алису на чьем то дне рождения; не стану его описывать, чтобы не отнимать у вас время. Буду краток: одна Аннина подруга постарела на год и сочла нужным отметить это событие. Я узнал гибкую фигуру Алисы (и ее нежную и одновременно упругую кожу) именно в тот момент, когда наливал Анне шампанское. Я перелил через край, по скатерти растеклась лужа. Алиса в это время чокалась со своим благоверным. Мое лицо стало гранатовым. Я залпом опрокинул рюмку виски. Пришлось смотреть под ноги, чтобы не запутаться в них. Это позволило мне скрыть краску за волосами. Не оглянувшись на жену, я кинулся в сортир, срочно проверить, в порядке ли прическа и чисто ли выбрит подбородок, снять очки, стряхнуть перхоть с плеч и вырвать волосок, торчавший из левой ноздри. Как быть? Игнорировать Алису? Чтобы кадрить красивых девушек, не к чему с ними разговаривать. Надо делать вид, будто они не существуют. Но вдруг она уйдет? Не видеть больше Алису – теперь это стало для меня пыткой. Ладно, придется разговаривать с ней на другом языке. Я вернулся в гостиную и прошел мимо Алисы, притворяясь, будто не замечаю ее.
– Марк! Что это ты не здороваешься?
– О! Алиса! Надо же! Извини, я тебя не узнал! Я… очень… рад… тебя… видеть…
– Я тоже! Как поживаешь?
Она была вся такая светская, равнодушная и кошмарная, глядела рассеянно.
– Ты помнишь Антуана, моего мужа? Замороженное рукопожатие.
– Ты не познакомишь нас со своей женой?
– Да… Она ушла на кухню, вставить свечи в торт…
Когда я закончил фразу, секунда в секунду, свет погас, все запели «С днем рождения!», и житейское море невзгод унесло от меня Алису.
Я видел, как она взяла за руку Антуана и они начали удаляться, будто по движущейся дорожке, а именинница тем временем смеялась своим преклонным годам под аплодисменты подружек из той же возрастной категории.
Вы, мои читатели, наверняка не раз видели по телевизору имплозию зданий: да вы знаете, это когда подрывают многоэтажки динамитом. Несколько секунд обратного отсчета, здание на ваших глазах покачивается и обваливается – слоями, как торт, в тучах пыли и щебня. В точности это я и почувствовал.
Алиса с Антуаном шли к выходу. Надо было что то делать. Я так отчетливо вижу всю эту сцену в замедленном темпе, будто это было вчера. Я вышел за ними в прихожую. Там, пока Антуан рылся в навешанных друг на друга пальто, Алиса подняла на меня свои черные глаза, они были огромные. Я прошептал:
– Не может быть, Алиса, это не ты… Разве ничего не произошло месяц назад в Гетари? А что же мне теперь делать с моей страусиной фермой?
Ее лицо смягчилось. Она опустила глаза и шепотом, тихо тихо – так тихо, что я даже подумал, а не померещилось ли мне, – обронила всего только два слова, незаметно коснувшись моей руки, после чего скрылась за дверью со своим мужем:
– Мне страшно…
Судьба моя была решена. Я не слышал, как Анна спрашивала меня: «А кто эта девушка?» – здание вновь восстанавливалось в ускоренном темпе. Кто то перемотал назад пленку с записью взрыва. Вострубили фанфары в честь торжественного открытия. Это был праздник почище 14 июля, с овациями иллюминациями! Выступление мэра Парли 2!  Прямой репортаж по каналу «Франс 3» на Иль де Франс! Массовое самоубийство толпы на радостях! Пах! Пах! Народ гуляет насмерть! В лучший мир вместе! Гвиана ликует! Ралли Храма Солнца! Все лопаются, как воздушные шары, от счастья! Ополоумели, мать вашу!
Самые лучшие праздники – те, что происходят внутри нас.

XXIII Уйти

Меня поражает это электрическое поле высокого напряжения – осязаемое, мерцающее, – возникающее вдруг между мужчиной и женщиной, которые даже не знакомы, без видимых причин, просто так, всего навсего потому, что они друг другу понравились и изо всех сил стараются себя не выдать.
Не нужно никаких слов. Все дело в выражении лиц, в позах. Это как загадка, и не простая, а главная в вашей жизни. Люди вульгарные называют это эротизмом, хотя на самом деле надо говорить скорее о порнографии – то есть о подлинности. Пусть рушится мир – ваши глаза видят только эти другие глаза. В самой сокровенной глубине вашего существа в этот миг наконец вылупливается знание.
Вы знаете, что можете сейчас же уйти с этим человеком, даже не обменявшись с ним и тремя фразами. «Уйти» – самое прекрасное слово во французском языке. Вы знаете, что готовы его произнести. «Давай уйдем». «Надо уйти». «Однажды мы сядем в уходящие поезда» (Блонден). Вы уже на чемоданах и знаете, что прошлое не более чем груда хлама за спиной, которую надо поскорей забыть, потому что как раз сейчас вы рождаетесь на свет. Вы знаете, что происходит что то очень серьезное, и не делаете ничего, чтобы это пресечь. Вы знаете, что другого выхода нет. Вы знаете, что кто то будет страдать, что не надо бы, что лучше не спешить, выждать, подумать, но это «Уйти!», «Уйти!» все равно сильнее. Начать с нуля. Чистый лист так много обещает. Вроде как до сих пор вы сидели под водой, задержав дыхание, этакое юношеское апноэ. А вот и будущее – обнаженное плечико незнакомки. Жизнь дает вам второй шанс, История предлагает новую перемену.
Кто то скажет, что это влечение поверхностно, – неправда, нет ничего глубже; вы готовы на все; вы миритесь с недостатками, прощаете несовершенства, даже ищете их, не уставая восхищаться.
Ведь по настоящему привлекают только слабости.
Алиса взволнована, ей страшно со мной! Страшно! А ведь сильнее из нас двоих перепугалась, уж конечно, не она. И все же никогда в жизни я так не радовался, что нагнал на кого то страху.
Я еще не знал, что скоро об этом пожалею.

XXIV Прелесть начал

В одно из наших тайных свиданий, после того, как мы любили друг друга три раза без передышки, крича от наслаждения, в отеле «Генрих ГУ» (площадь Дофина), я повел Алису в кафе «Бобур». Сам не знаю почему, вообще то я терпеть не могу это место, унылое, как все кафе в стиле «дизайн». Эти кафе в стиле «дизайн» изобрели парижане, чтобы пристроить провинциалов, а самим спокойно обедать во «Флоре». Выйдя на площадь перед заводом Жорж Помпиду , мы остановились под «Генитроном» и посмотрели на часы, которые отсчитывают секунды, отделяющие нас от 2000 года.
– Смотри, Алиса, эти часы символизируют нашу любовь.
– Что ты несешь?
– Обратный отсчет уже начался… В один прекрасный день ты заскучаешь, я сорвусь, ты будешь пилить меня, что я не закрыл очко в сортире, а я – сидеть у телевизора весь вечер до окончания программ, и ты изменишь мне, как изменяешь сейчас Антуану.
– Ну вот, опять ты за свое… Почему ты не можешь жить настоящим, не переживая за наше будущее?
– Потому что у нас нет будущего. Посмотри, как бегут секунда за секундой, они приближают нас к несчастью… У нас только три года на любовь… Сегодня то все чудесно, но, по моим подсчетам, это кончится у нас с тобой … пятнадцатого марта тысяча девятьсот девяносто седьмого.
– А если я брошу тебя прямо сейчас, чтобы не терять времени?
– Нет, нет, подожди, я ничего не говорил… В тот момент до меня дошло, что лучше мне заткнуться с моими мудацкими теориями.
– А… – сменил я тему, – может, лучше, ты бросишь Антуана? Тогда мы могли бы поселиться в Домике в Прерии и смотреть, как будут подрастать наши дети в Зачарованном Саду …
– Ну вот, ты еще и издеваешься надо мной! Ты такой милый, но почему, когда нам хорошо, тебе обязательно нужно все испортить своей хандрой?
– Любимая моя, если ты когда нибудь мне изменишь, обещаю тебе две вещи: во первых, я покончу с собой, а во вторых, закачу тебе такой скандал, что своих не узнаешь.
Так вот мы и гуляли, тайные любовники, ходили чинно рядом, глаза в глаза, но не рука в руке, нет, на случай, если встретим кого нибудь из друзей наших законных благоверных.
С ней я узнал, что такое неспешная нежность. Я обучался естественности, брал уроки жизни. Думаю, этим Алиса меня и покорила. В первом браке ищешь совершенства, во втором хочется правды.
Самая прекрасная женщина – здоровая женщина. Я люблю, чтобы от подруги веяло здоровьем, право, Сантэ – тюрьма удовольствия!  Пусть ей хочется бегать, хохотать, нажираться до отвала! Зубы – такие же белые, как белки глаз, рот свежий, как большая постель, губы вишни, каждый поцелуй которых – райское наслаждение, кожа тугая, как тамтам, груди круглые, как игральные шары, ключицы хрупкие, как цыплячьи крылышки, ноги золотистые, как Тоскана, попка выпуклая, как детская щечка, и главное, главное – НИКАКОЙ КОСМЕТИКИ. От женщины должно пахнуть молоком и потом, а не духами и сигаретами.
Самый надежный тест – бассейн. У бассейна ясно, кто есть кто: интеллектуалка уткнется в книгу в купальной шапочке, спортсменка устроит матч по водному поло, склонные к нарциссизму позаботятся о загаре, подверженные ипохондрии намажутся защитным кремом… Если женщина у бассейна боится намочить волосы, чтобы не испортить прическу, – бегите прочь. Если она с хохотом прыгает в воду – прыгайте следом.
Поверьте мне: я все испробовал, лишь бы не влюбиться. Поставьте себя на мое место: обжегшись на молоке, будешь бояться ошпариться. Но я не мог перестать думать об Алисе. Временами я ее ненавидел, нет, правда, на дух не переносил, находил нескладной, несуразно одетой, малодушной, вульгарной, тоже мне, мещанка с романтическими претензиями, цепляется за свою унылую и устроенную жизнь, трусиха, мелкая душонка, эгоистка, противная Оливия (женщина Попая ), дура набитая с визгливым голосом и вкусами fashion victim . А в следующую минуту я смотрел на ее фотографию или слышал ее милый нежный голосок в телефонной трубке, или она появлялась, улыбаясь мне, и я млел от восторга, ослепленный этой чистой красотой – бездонные глаза, нежнейшая кожа, длинные волосы, парящие в невесомости, она была дикарка, неистовая смуглянка, жгучая индианка, Эсмеральда (женщина Квазимодо), и, боже мой, как я благословлял тогда небеса за то, что мне посчастливилось встретить такое чудо.
Вот вам простейший тест на влюбленность: если, проведя четыре пять часов без вашей любовницы, вы начинаете по ней скучать, значит, вы не влюблены – иначе десяти минут разлуки хватило бы, чтобы ваша жизнь стала абсолютно невыносимой.

XXV Спасибо, Вольфганг

Изменять жене – само по себе не такое уж большое зло, если она об этом никогда не узнает. Я даже думаю, многие мужья сознательно ходят по грани, чтобы вновь почувствовать азарт, как в ту пору, когда они обольщали своих избранниц. В этом смысле адюльтер вполне может быть признанием в супружеской любви. Но может и не быть. Во всяком случае, боюсь, что мне нелегко будет впарить это Анне.
Мне вспоминается наш последний ужин наедине. Я предпочел бы вообще о нем не вспоминать, но вот вспоминается, и все тут. Говорят, плохие времена становятся хорошими воспоминаниями, – хотелось бы мне, чтобы это было так. Лично у меня они так и сидят в памяти под рубрикой «плохие времена», и хоть мало мальски затосковать по ним не получается. Я бы с удовольствием превратился в видеомагнитофон, чтобы в скоростном режиме стереть эти кадры, которые не дают мне покоя.
Анна осыпала меня упреками, потом сама себя корила за эти упреки, и от этого было еще хуже. Я объяснил ей, что во всем моя вина. Я пытался быть не тем, кто я есть, иначе почему бы я так коротко стриг волосы все три года нашей совместной жизни? До этого они были длинные, и вот теперь я их опять отрастил. Я – как Самсон: со стриженными волосами гроша ломаного не стоил! К тому же я ведь до сих пор не решился попросить ее руки, как полагается, у ее отца. Стало быть, наш брак недействителен. Она вежливо смеялась моему юмору. Мне было паршиво, а она грустно улыбалась, как будто с самого начала знала, что все закончится вот так, этим уютным ресторанчиком и белой скатертью со свечами, и что мы будем беседовать здесь как старые друзья. Мы даже не прослезились за столом. Можно навсегда покинуть женщину, изменить всем клятвам – и сидеть напротив нее, не устраивая из этого трагедии.
Под конец она сообщила, что уже нашла мне замену, кого то поизвестнее, постарше и подушевнее меня. Это была правда (я узнал позже, естественно, последним), она подцепила его у себя на работе. Такого оборота дела я не ожидал. Я наорал на нее.
– Молоденькая куколка, которая спит со старыми хренами, – гадость, и старый хрен, который спит с молоденькими, – такая же гадость. Ловко устроились!
– Я предпочитаю красивого и порядочного старика молодому пошлому невротику, – ответила она.
Не знаю, почему я воображал, будто Анна будет вечно лить слезы, как безутешная вдова. И не знаю, почему эта новость так меня разозлила. Вообще то нет, знаю почему. Я просто вдруг обнаружил, что у меня есть самолюбие. Ишь ты, пуп земли! Мнишь себя незаменимым, а тебя заменяют в два счета. Что я себе вообразил? Что она покончит с собой? Или зачахнет от горя? Пока я, желторотый пижон, уверенный в своей неотразимости, – конечно, какая женщина устоит перед таким шикарным плейбоем? – мечтал об Алисе, Анна, оказывается, тоже думала о другом и преспокойно наставляла мне рога, да еще постаралась, чтобы каждая собака об этом знала. Больно меня в тот вечер приложили. И поделом. Вернувшись домой, я услышал по радио Моцарта.
Всякая Красота вырождается в Уродство, удел Юности – Увядать, наша Жизнь – медленное Загнивание, мы Умираем каждый День. К счастью, у нас всегда остается Моцарт. Скольким людям Моцарт спас жизнь?

часть пятая.заключительная.

XXXVI Free Lance

Я привыкаю к ожиданию. Даже хорошо: успокаивает. Заполняю свою пустыню Тартари чем придется. Вот, например, перепало: требуется «сигнатура» для раскрутки женских духов «Гипноз Дэвида Копперфильда», Лас Вегас. Платят пятьдесят тысяч новых франков (половину, если идея не продается). Нужна короткая, задорная, хлесткая фразочка, которая вместила бы выгоды потребителя и одновременно выразила в позитивной манере «reason why». To есть внушить, что эти духи дадут возможность женщинам (цель) пленять мужчин (цель цели), причем не на одну ночь – на страсть вечную и прочную, что есть исключительно заслуга производителя. Я размышляю неделю и прихожу со следующим списком:
Не выходите замуж, лучше пользуйтесь «Гипнозом Копперфильда».
«Гипноз Копперфильда». Это не духи, а фокус.
«Гипноз Копперфильда». Духи на сегодняшний вечер, и на завтрашний вечер, и на все остальные вечера.
«Гипноз Копперфильда». Флакон с двойным дном, в котором скрыта история любви.
Пользуйтесь «Гипнозом» – действие гарантировано на всю жизнь.
«Гипноз Копперфильда»– не просто духи.
Пузырек «Гипноза»отшибает память.
«Гипноз Копперфильда». Когда все произойдет, притворитесь, будто ничего не помните.
Совещание проходит скверно. Все недовольны, и я в том числе. Выслушав их, я в тот же день уезжаю из Парижа в Вербье (Швейцария), на горнолыжный курорт Вале. Оттуда, после трех недель работы, я посылаю факсом слоган, который вы уже знаете и благодаря которому этот товар на целый год стал мировым лидером среди ароматов:
БЕЗ «ГИПНОЗА КОППЕРФИЛЬДА» ЛЮБОВЬ ЖИВЕТ ТРИ ГОДА.

XXXVII Сентиментальный циник

Я сижу, как и каждый вечер, в уголке все того же кафе, в поисках выхода. Сколько я ни повторяю «я умер, я умер», а все равно живу. Я много раз мог умереть: под колесами машины (но вовремя отскочил), выпав из окна (но уцепился за дерево), заразившись вирусом (но надел презерватив). Как жаль. Умереть – меня бы это устроило. До сошествия в ад я боялся смерти. Сегодня она была бы освобождением. Я даже не могу понять, почему люди так убиваются, умирая. У смерти припасено для нас больше сюрпризов, чем у жизни. Я теперь жду дня моей смерти с нетерпением. Я буду счастлив покинуть этот мир и узнать наконец, что же потом. Те, кто боится смерти, нелюбопытны. Моя проблема в том, что ты – ее решение. Сильнее всех влюбляются самые отъявленные циники и пессимисты: это им на пользу. Мой цинизм только и ждал, чтобы жизнь его опровергла. Отрицают любовь как раз те, кто больше всех в ней нуждается: в каждом Вальмоне скрыт неисправимый романтик, которого хлебом не корми, дай забренчать на мандолине.
Ну вот, готово дело, опять начинается, западня захлопнулась, адский механизм сработал. Я опять мечтаю о большом доме с садом, залитым солнцем, или о стуке дождевых капель по крыше, мечтаю собрать букет фиалок, уединиться с ней подальше от города, чтобы любить друг друга снова и снова, пока не лопнем от счастья, пока не заплачем от блаженства и будем утешать друг друга ласками, что же делать, если нам так хорошо вместе, и дыня со льда и пармская ветчина, где Парма, там и Флоренция, Милан, если останется время…

XXXVIII Переписка (III)

Третье письмо к Алисе:
«Милый страус!
Я думаю о тебе все время. Думаю о тебе утром, идя по холодку. Нарочно шагаю помедленнее, чтобы думать о тебе подольше. Думаю о тебе вечером, когда мне одиноко без тебя на вечеринках, где я напиваюсь, чтобы думать о чем нибудь другом, но добиваюсь обратного эффекта. Я думаю о тебе, когда тебя вижу, и когда не вижу, думаю тоже. Мне так хотелось бы найти другое занятие, но я не могу. Если ты знаешь, как можно исхитриться тебя забыть, научи меня.
Я провел худший уик энд в моей жизни. Никогда и ни по кому я так не скучал. Без тебя моя жизнь – зал ожидания. Что может быть хуже, чем зал ожидания в больнице, с неоновым освещением и линолеумом на полу? Человечно ли подвергать меня этому? Вдобавок я в моем зале ожидания один, здесь нет ни других страждущих, чьи кровоточащие раны успокоили бы меня, ни иллюстрированных журналов на низком столике, которые бы меня отвлекли, ни автомата, выплевывающего талончики с номерами, которые дали бы мне надежду, что ожиданию придет конец. Ужасно болит живот, и некому меня полечить. Это и есть состояние влюбленности: боль в животе, единственное лекарство от которой – ты.
Алиса. Кто бы мог подумать, что это имя займет такое место в моей жизни. Я слыхал о несчастье, но не знал, что оно зовется Алисой. Алиса, я люблю тебя. Эти слова неразделимы. Тебя зовут не Алиса, а «Алиса я люб лю тебя».
Твой убитый горем Марк «.
Как и следовало ожидать, Алиса позвонила мне в понедельник. Она призналась, что сходит по мне с ума, и обещала, что больше мы никогда не расстанемся. Я медленно и нежно раздел ее в квартире, которую предоставил мне один друг. Сказать, что встреча была радостной, – значит ничего не сказать.
Эти полдня блаженства могли бы стать метрическим эталоном в Севре  по разделу «высшее сексуальное наслаждение у двух человеческих существ взаимодополняющих полов». После этого, вопреки своему обещанию, она покинула меня около девяти вечера, еле живая, и я опять остался встречать наступающие часы в одиночестве.

XXXIX Неуклонно вниз

Лучше предупредить вас сразу: не гарантирую, что эта история завершится «хэппи эн дом». Последние недели входят в число самых печальных и чудесных воспоминаний моей жизни, и у меня нет оснований думать, что такая ситуация не продлится еще долго. Не получается у меня переломить судьбу, не из того она теста, которое легко лепить.
Конец света наступил на прошлой неделе. Алиса позвонила мне и сообщила новость: она уезжает отдыхать с Антуаном, чтобы попытаться склеить разбитую чашку. На этот раз все действительно кончено. Она повесила трубку, я тоже, мы даже не попрощались. Моя любовь – Хиросима. Видите, до чего страсть может довести человека: я почти цитирую Маргерит Дюрас .
Я смотрю, как муха бьется в окно моей комнаты, и думаю, что она совсем как я: между ней и действительностью – стекло.
Двойная жизнь – роскошь для шизиков. Алиса ухитряется и рыбку съесть, и на кол не сесть: запретная страсть со мной, уютное гнездышко с мужем. Зачем иметь только одну жизнь, когда можно – несколько? Она меняет мужчин, как каналы по ящику (надеюсь хоть, что я – «Евроспорт»).
Все кончено. В.С.Е. К.О.Н.Ч.Е.Н.О. С ума сойти: я так легко написал эти десять букв, а принять их смысл не в состоянии. У меня иногда случаются приступы мегаломании: раз я ей не нужен, уговариваю я себя, так я ее больше не люблю! Она не стоит Меня! И тем хуже для этой дуры! Но гордость взыгрывает во мне ненадолго – инстинкт самосохранения недостаточно развит.
Я прошу меня извинить, писатели – люди нудные, надеюсь, я вас не слишком достал своими страданиями. Писать – значит жаловаться. Нет большой разницы между романом и рекламацией в Министерство связи.
Если бы я мог иначе, то не сидел бы в четырех стенах, стуча на машинке. Но у меня нет выбора: все равно я никогда не смогу говорить ни о чем другом.
Посмотрите, в кого я превратился… Я пишу такую же книгу, как все… Любовная чехарда… Мужчина бросает женщину ради другой, которая бросает его… Да что же это со мной? Где мои декадентские вечера? Я погряз в душещипательных историях, имеющих местом действия квартал Сен Жермен де Пре… Какое то новое французское кино… Расскажем о проблемах людей, у которых нет проблем… Но я впервые ощущаю такую физическую потребность писать… Раньше, когда мне говорили об этой самой «необходимости», я делал вид, будто понимаю, но даже не представлял, что это такое… Даже в этом самобичевании я далеко не первопроходец (спасибо, Дрие, спасибо, Нурисье… )– Мне не о чем больше рассказать… Рано или поздно это должно было из меня попереть… Пока ты не написал роман о своем разводе, считай, что ничего не написал… А может, не так уж и глупо считать свой случай закономерностью… Если я банален, значит, всечеловечен… Надо бежать от оригинальности, держаться вечных сюжетов… Осточертели интерпретации… Учусь искренности… Я чувствую: в недрах моего горя словно течет река, и, если бы мне удалось пробиться и дать выход ее водам, я оказал бы услугу «отдельным счастливцам», стоящим на краю аналогичной пропасти. Я бы их предупредил, объяснил бы им все, чтобы их не постиг такой же удар. Я возьму на себя эту миссию и благодаря ей сам смогу лучше во всем разобраться. Но не исключено, что река так и останется подземной…

XL Разговор в пятизвезднике

Жан Жорж никогда не видел меня таким. Он отчаянно пытается оживить беседу, словно протягивает руку помощи утопающему. Мы сидим в баре роскошного отеля, уже не помню какого – мы посидели во всех. Я спрашиваю его:
– Скажи, ты веришь, что любовь живет три года?
Он смотрит на меня с жалостью.
– Три года? Ну ты и хватил! Какой ужас! Трех дней больше чем достаточно! Откуда ты взял эту чушь, стригунок?
– Кажется, это гормональное или биохимическое, что ли… Через три года все кончается, и ничего не попишешь. Печально, ты не находишь?
– Нет, пупсик. Любовь живет столько, сколько ей положено, мне это безразлично.
Но если ты хочешь, чтобы она прожила подольше, думаю, тебе надо научиться как следует скучать. Надо найти человека, с которым хотелось бы подыхать от скуки. Поскольку вечной страсти не бывает, пусть хоть скучается с удовольствием.
– Да, возможно, ты прав… Как ты думаешь, у меня когда нибудь это пройдет, я перестану гоняться за химерами?
– Да, цыпленок. Ты подходишь к проблеме не с того конца. Чем больше жаждешь увлечься, тем сильнее разочарование, когда все кончается. Нет, надо стремиться скучать, тогда будешь приятно удивлен, если вдруг окажется, что еще не обрыдло. Страсть не может быть «институционной», нормой должна быть скука, а страсть – вишенкой в пироге. Знаешь, кто боится скуки…
– …Тот не в ладу с собой. Знаю, ты мне сто раз повторял… Пфф… Как посмотрю на друзей с женами, которые ненавидят друг друга, скучают, гуляют на сторону, лаются и не расстаются только ради сохранения семьи, – не жалею, что развелся… У меня, по крайней мере, остались прекрасные воспоминания о моем браке.
– Нет, шалунишка, я не Анну имею в виду, а Алису. Ты нафантазировал о ней с три короба, а ведь совсем ее не знаешь. Вот она, твоя болезнь: ты любишь сам не знаешь кого. Думаешь, ты бы выдержал, если бы тебе пришлось с ней жить? Вряд ли: вас ведь то и возбуждает, что вы не можете быть вместе. Лично я на твоем месте позвонил бы Анне.
– Жан Жорж?
– Что, пупсенок?
– Не мели ерунды. Еще по стаканчику?
– О'кей, если платишь ты.
– Жан Жорж, можно, я задам тебе один вопрос?
– Валяй.
– Ты когда нибудь страдал от любви?
– Нет, ты же знаешь. Я никогда не влюблялся. Это мое самое большое несчастье.
– Иногда я тебе завидую. Я вот никогда не влюблялся НАВСЕГДА, это хуже.
Он молчит, и я начинаю жалеть, что задал этот вопрос. Его глядящие в сторону глаза подергиваются пеленой. Голос звучит на октаву ниже:
– Прекрати путать роли, охламон. Это я тебе завидую, и ты это прекрасно знаешь. Я то страдаю с рождения. А ты сейчас впервые узнал боль, которую хотелось бы испытать мне. Давай сменим тему, пожалуйста.
Ну вот, мое несчастье к тому же заразно. Теперь мы оба в миноре, с чем нас и поздравляю.
– Ты думаешь, я негодяй?
– Да нет же, нет. Ты еще только учишься, ты всего лишь любитель, мой сладкий. У тебя еще все впереди. А вот…
– Что – вот?
– А вот на самом деле ты – блудливый гомик, и я тебе сейчас в эту дырку засажу!
С этими словами он, шельмец, хватает меня в охапку, мы скатываемся на пол, опрокинув стол, стаканы, кресла, и ржем вовсю, а бармен тем временем лихорадочно ищет в телефонном справочнике номер скорой психиатрической помощи больницы Святой Анны.

XLI Домыслы

Ну вот, произошла ужасная вещь: я перестал снимать на ночь носки. Надо что то делать, а то, глядишь, скоро начну пить собственную мочу. Я ворочался в постели, из головы не шли слова Жан Жоржа. А что, если он прав? Надо позвонить Анне. В конце концов, если Алиса не хочет жить со мной, может, я зря развелся? Еще не все потеряно: многие снова влюбляются в своих бывших на другой день после развода. Взять хотя бы Аделину и Джонни. Нет, плохой пример. Ну у… Лиз Тейлор и Ричарда Бартона. Тоже не лучше.
Я могу вернуть Анну. Мне нужно вернуть Анну. Все еще поправимо. Мы не все испробовали. Мы испробуем все. Мы ни о чем не говорили, щадя друг друга, так и расстались, ничего друг другу не сказав. Мы снова будем вместе, и еще посмеемся, вспоминая наш разрыв. Подумаешь, невидаль!
Нет, если подумать, то как раз невидаль. Раньше браки было не разрушить такими интрижками. Сегодня браки СТАЛИ интрижками. Общество, в котором мы родились, основано на эгоизме. Социологи называют это индивидуализмом, хотя есть объяснение попроще: мы живем в обществе одиночества. Нет больше семей, нет деревень, нет Бога. Наши предки избавили нас от всего лишнего, а взамен включили телевидение. Мы предоставлены самим себе и не способны заинтересоваться чем бы то ни было, кроме собственного пупа.
Все же у меня родился план. Я очень надеялся, что не придется прибегать к этой крайней мере, но отъезд Алисы с мужем требует ответного удара ядерной силы. На сей раз спрячем подальше чувство собственного достоинства. Мой план – позвонить Анне. Я берусь за телефон с улыбкой – дьявольской, хотелось бы верить, а на самом деле – всего лишь смущенной.

XLII Трогательный маневр

– Сколько же мы не виделись? – спросил я Анну, потянув на себя столик, чтобы она смогла сесть на банкетку. Раньше в этом же ресторанчике мы любили ужинать, сидя рядышком, но раньше – это раньше, а сегодня мы сидим друг против друга.
Она с любопытством смотрит на меня, прежде чем ответить:
– Четыре месяца, одну неделю, три дня, восемь часов и (она говорит это, глядя на часы) шестнадцать минут.
– И сорок три секунды, сорок четыре, сорок пять…
Поначалу мы говорим о чем придется, обо всем, что позволяет избежать главного: о нашей работе, о наших друзьях, о наших воспоминаниях. Как будто всего, что произошло, просто не было. Но Анна не слепая, видит, что мне плохо, и ей тоже плохо оттого, что не она этому причиной. Она нервничает и за десертом начинает меня потихоньку доставать.
– Ну ладно, ты ведь не для того меня пригласил, чтобы посплетничать о старых друзьях. Что ты хочешь мне сказать?
– Ну… Дома остались твои вещи, я подумал, может, ты бы зашла их забрать. А заодно мы могли бы провести вместе уик энд и посмотреть, вдруг…
– Чего? У тебя что, с головкой плохо? Мы развелись, забыл? Я отлично вижу, что ты влюблен не в меня, и потом, черт, я тебе не кукла, захотел – поиграл, захотел – бросил!
– Тс с! Не так громко… Я обращаюсь к соседям по столу.
– Мы разведены, я предложил ей куда нибудь съездить на уик энд, а она отказалась. Вот так, теперь вы все знаете. Можете больше не слушать? Или вам с этой мымрой, что сидит напротив, так дерьмово живется, что обязательно слушать про чужую жизнь?
Сосед вскакивает, я тоже, наши женщины нас растаскивают, в общем, какой никакой экшн в этой книжке есть. Потом я расплачиваюсь по счету, и мы выходим из ресторана. На улице еще темнее, чем раньше. Мы идем и смеемся. Я прошу у нее прощения. Она говорит: ничего. Похоже, ей этот разрыв дался легче, чем мне.
– Марк, слишком поздно. Ничего уже не вернуть. Я люблю другого человека, ты тоже – нам больше нечего делать вместе.
– Знаю, знаю, я смешон… Я думал, что мы могли бы еще раз попробовать… Ты точно не хочешь, чтобы я тебя проводил?
– Нет, спасибо, я возьму такси… Марк, я дам тебе один совет на будущее. В отношениях с женщинами тебе надо научиться ставить себя на их место.
А потом, когда уже пора прощаться, вдруг прошибают эмоции. Мы сдерживаем слезы, но они все равно льются, только внутри, под нашими лицами. Ее детский смех – больше я его не услышу. Тот, другой, будет слушать его вместо меня, если ей с ним весело. Анна стала чужой. Мы расстаемся, чтобы идти разными путями, каждый в свою сторону. Анна садится в такси, я тихонько захлопываю дверцу, она улыбается мне из за стекла, и машина трогается… В хорошем кино я побежал бы за ее такси под дождем, и мы упали бы в объятия друг другу у ближайшего светофора. Или она вдруг передумала бы и умоляла бы шофера остановиться, как Одри Хэпберн– Холли Голайтли в финале «Завтрака у Тиффани». Но мы не в кино. Мы в жизни, где такси едут своей дорогой.
Мы покидаем сначала родительское гнездо, а потом, бывает, и свое первое семейное гнездо тоже, и всегда при этом ощущаем одну и ту же боль, потому что чувствуем себя навсегда осиротевшими.

XLIII Пошлая сцена

Супруги ужинают, любовники обедают. Если увидите парочку в бистро в полдень, попробуйте щелкнуть фотоаппаратом – нарветесь на неприятности. Попробуйте сделать то же самое с другой парочкой вечером – вам улыбнутся и примут картинные позы под вашей вспышкой.
Вернувшись после супружеских каникул, Алиса позвонила мне. Хорошенько поставив себя на ее место, вообразив, что происходит в ее головке, я холодно предложил вместе пообедать.
– Я принесу проектор для слайдов.
Она не нашла меня забавным, и слава богу, потому что я не собирался ее забавлять. Едва придя, она клянется мне, что это было ужасно, уверяет, что они ни разу не занимались любовью, но я перебиваю ее:
– У меня все прекрасно. Уезжаю на уик энд с Анной.
Мы то знаем, что это неправда, все знают, кроме Алисы, которая метко поражена баллистической ракетой.
– А…
– Ну, – как ни в чем не бывало продолжаю беседу я, – как съездили?
Алиса дает мне пощечину, но почему то сама разражается рыданиями. Я в последнее время прямо таки коллекционирую застольные мелодрамы. Удачно вышло: здесь у нас нет соседей. Неудачно вышло: и Алиса убежала. Скучно теперь будет в ресторане. Я могу сколько угодно смаковать свою месть, все равно «я остался один, с сердцем, полным подаяний» (Поль Моран ), и опять принимаюсь пить гектолитрами, так что вскоре уже на ногах не стою, да и не сижу. Пообедал, называется, опять ни крошки во рту. Месть – блюдо несъедобное.
Не то удивительно, что наша жизнь – пьеса, а то, что в ней так мало действующих лиц.

XLIV Переписка (IV)

Последнее письмо к Алисе:
«Любовь моя!
Уик энд с Анной ничего не дал. Не будем больше об этом. Как и ты, я хотел определиться, быть уверенным в том, что сделал правильный выбор. Прости, что так обидел тебя. Еще мне хотелось, чтобы ты почувствовала, как сильно я страдал, когда ты уехала. Это глупо, я понимаю. Потому что ты никогда не узнаешь, как больно ты мне сделала.
Алиса, мы с тобой созданы друг для друга. Это просто жуть. Все с тобой прекрасно, даже я. Но мне страшно, что тебе страшно. Невыносимо, что я не единственный мужчина в твоей жизни. Я ненавижу твое прошлое, оно застит мое будущее.
Хотелось бы, чтобы от всей этой боли был хоть какой то прок. Почему ты мне не доверяешь? Потому что я шальной? Не принимаю упрека, ты ведь тоже шальная. Ты думаешь, мы любим друг друга исключительно потому, что это сложно? В таком случае надо расстаться. Лучше быть несчастным без тебя, чем с тобой.
Наша любовь неискоренима, в голове не укладывается, как ты этого не понимаешь. Я твое будущее. Я здесь, я существую, и ты не можешь жить дальше так, будто меня нет. Уж извини. Как говорят «Незнакомцы» : «Это твоя Судьба».
Мы не имеем права отказываться от счастья. Большинству людей такого везения не выпадает. Они нравятся друг другу, но не влюбляются. Или влюбляются, но у них не клеится в постели. Или в постели все хорошо, но им нечего сказать друг другу потом. А у нас с тобой все есть, вот только нет ничего, потому что мы не вместе.
То, что мы делаем, – непростительно. Хватит терзать друг друга. Это преступление – не поспешить быть счастливыми, когда представляется наконец такая возможность. Мы чудовища по отношению к самим себе. Сколько можно? Ради кого? Бесчеловечно так мучить себя и других просто так, за здорово живешь. Никто нас не упрекнет за то, что мы не упустили свой шанс.
Это действительно будет мое самое последнее письмо. Я не могу больше играть в кошки мышки. Я сокрушен, раздавлен, я жду у твоих ног – добей меня. Есть такой предел боли, когда теряешь всякую гордость. Я пишу не для того, чтобы просить тебя прийти, – я пишу, чтобы предупредить: я всегда буду ждать. Дашь знак – и мы начнем разводить страусов. Не дашь – я все равно буду здесь, поблизости, на одной с тобой планете, ждать тебя. Я люблю тебя до безумия, ты одна мне нужна, я думаю только о тебе, я принадлежу тебе душой и телом.
Твой Марк, который плакал, когда писал это письмо».

XLV И вот

И вот я берусь за перо, чтобы сказать, что люблю ее, что у нее самые длинные на свете волосы и моя жизнь утонула в них, а если тебе это смешно, мне жаль тебя, ее глаза для меня, она – это я, я – это она, и когда она кричит, я тоже кричу, и все, что я в жизни сделаю, я сделаю для нее, всегда, всегда я буду отдавать ей все, и до самой смерти не будет ни одного утра, чтобы я встал с другой мыслью, кроме мысли о ней, и буду любить ее так, чтобы она любила меня, и целовать снова и снова ее руки, ее плечи, ее груди, и тогда я понял, что человек, когда он влюблен, пишет слова, которым нет конца, и некогда ставить точки, надо писать, писать, бежать впереди собственного сердца, и фраза тянется и тянется, в любви нет пунктуации, и страсть истекает слезами; когда любишь, обязательно пишешь и не можешь остановиться; когда любишь, обязательно воображаешь себя Альбером Коэном , Алиса со мной, Алиса бросила Антуана, она ушла, наконец то, наконец, и мы взлетели, в переносном смысле и в прямом, первым самолетом в Рим, конечно, куда же еще, отель «Англетер», пьяцца Навона, фонтан Треви и вечные желания, прогулки на «веспе»; когда мы попросили шлемы, парень из проката мотороллеров все понял и сказал: слишком жарко, любовь, любовь без остановки, три, четыре, пять раз на дню, конец уже болит, никогда вы не ловили такого кайфа, все начинается заново, вы больше не одиноки, небо розовое, без тебя я был ничем, наконец то я дышу, мы идем, не касаясь ногами мостовой, в нескольких сантиметрах над землей, никто этого не замечает, кроме нас, мы на воздушных подушках, мы улыбаемся римлянам просто так, без причины, нас принимают за даунов, за сектантов, мы из секты Улыбающихся в Левитации, все стало теперь так легко, шагаем левой правой, и это счастье любовь жизнь томато моцарелла залитые оливковым маслом «паста» с пармезаном, никогда не доедаем, оставляем на тарелках, слишком заняты смотрим в глаза друг другу гладим друг другу руки опять хотим, кажется, мы не спали уже десять суток, десять месяцев, десять лет, десять веков, солнце на пляже Фреджене полароидные снимки как тот что нашла Анна в сумке в Рио, дышать и смотреть на тебя, больше ничего не надо, это навсегда, на всю жизнь и навеки, просто не верится, с ума сойти, как радость жизни нас распирает, со мной никогда такого не было, а ты чувствуешь то же, что чувствую я? Ты никогда не полюбишь меня так, как я тебя люблю, нет, это я люблю тебя сильнее, чем ты меня, нет, я, нет, я, ладно, мы оба, как это здорово стать полным идиотом, бежать к морю, ты создана для меня, какими словами выразить нечто столь прекрасное, это как будто, как будто мы вышли из непроглядно черной ночи на ослепительный свет, как балдеж под экстази, который никогда не кончится, как боль в животе, которая вдруг прошла, как первый глоток воздуха, который вдыхаешь, вынырнув из воды, как один ответ на все вопросы, дни пролетают, словно минуты, забываешь обо всем, рождаешься каждую секунду, не думаешь ни о чем плохом, мы живем минутой вечно, страстно, сексуально, изумительно, неотразимо, над нами ничто не властно, мы знаем, что сила нашей любви спасет мир, о, мы просто до ужаса счастливы, тебе надо подняться в номер, подожди меня в холле, я сейчас, ты вошла в лифт, а я помчался вверх по лестнице, прыгая через ступеньки, и кто же встретил тебя у лифта – я, ох, мы чуть не плакали, расставаясь всего на три минуты, когда ты надкусила спелый преспелый персик сладкий сок потек по твоим загорелым ляжкам о черт я хочу тебя все время, снова и снова, смотри что я наделал тебе на лицо, о Марк, о Алиса, я кончаю, до оолго, здооорово, мы не видели ни одного памятника в этом городе, готово дело ее одолел смех, да что я такого сказал смешного, это нервное, я потрясающе кончила обожаю тебя, любовь моя, а какой сегодня день?

Часть II Три года спустя на форментере

I День Х 7

«Каса Ле Мульт». Вот я и на Форментере, приехал дописывать этот роман. Он будет последним: я заканчиваю трилогию (в первом я влюбился; во втором – женился; в третьем – развожусь и снова влюбляюсь. Тема исчерпана). Сколько ни пытайся сказать новое слово в области формы (оригинальные словечки, англицизмы, прикольные обороты, рекламные слоганы и прочее) и содержания (найтклаббинг, секс, наркотики, рок н ролл…), очень скоро понимаешь, что все, чего тебе хочется, – написать роман о любви очень простыми словами – в общем, самая трудная задача.
Я слушаю шум прибоя. Наконец то я никуда не тороплюсь. Скорость мешает быть собой. Здесь смотришь на небо и видишь, как проходят дни. В моей парижской жизни неба нет. Родить завлекаловку, факсануть статейку, поговорить по телефону, все в темпе, бегом, с совещания на совещание, в обед перехватишь что нибудь всухомятку, в темпе, в темпе, мчишься на мотороллере, чтобы с опозданием прибыть на коктейль. Бредовая жизнь, давно пора было притормозить. Сосредоточиться. Заняться только одним делом. Оценить красоту тишины. Насладиться неспешностью. Услышать запахи и краски. Все эти вещи, от которых нас хотят отлучить.
Все никуда не годится. Все надо перестроить в этом обществе. Сегодня у кого есть деньги, те не имеют времени, а у кого есть время, не имеют денег. Бросить работу так же трудно, как устроиться безработному. Бездельник – враг общества номер один. Людей вяжут деньгами: они жертвуют свободой, чтобы платить налоги. Нечего ходить вокруг да около: задачей грядущего века будет уничтожение диктатуры предприятия.
Форментера, маленький островок… Спутник Ивисы в созвездии Балеар. Форментера – это Корсика без бомб, Ивиса без ночных клубов, Мустик без Мика Джаггера, Капри без Эрве Вилара, Страна Басков без дождя.
Белое солнце. Прогулка на «веспе». Жара и пыль. Высохшие цветы. Бирюзовое море.
Запах сосен. Пение сверчков. Пугливые ящерицы. Овечки: ме е е!
– Ме е елочные вы, – осуждаю я их.
Красное солнце. Gambas a la plancha. Vamos a la playa . Звезды на небе. Джин con лимон. Я искал покоя, так это здесь, где слишком жарко, чтобы писать длинные фразы. Можно быть на каникулах не только в коме. Море полно воды. Небо в непрерывном движении. Звезды падают. Дышать воздухом – занятие на полный рабочий день, всегда бы так.
Это история про парня, который уезжает один одинешенек на остров, чтобы дописать книгу. Жизнь у парня сумасшедшая, и ему странно оказаться наедине с собой, на лоне природы, без телевизора, без телефона. В Париже он вечно спешит, такой весь из себя энергичный, а здесь сидит весь день на одном месте, по вечерам прогуливается, всегда один. Барнабут во Флоренции, Байрон в Венеции, панда в Венсеннском зоопарке – вот его образцы для подражания. Единственный человек, с которым он здоровается, – официантка из «Сан Франческо». Парень носит черную рубашку, белые джинсы и итальянские шузы. Пьет пастис и джин с лимоном. Трескает чипсы и тортильяс. Слушает только одну пластинку: «Крейцерову сонату» в исполнении Артура Рубинштейна. Вчера, говорят, кто то даже видел, как он аплодировал голу французов в матче Франция Испания, что бестактно, но требует мужества, если ты в бистро единственный француз, в Испании, в порту. Если бы вы встретили этого парня, вы бы наверняка подумали: «Что, спрашивается, забыл этот придурок в Фон да Пепе не в сезон?» Мне это немного обидно ввиду того, что парень то – я. Так что полегче на поворотах, спасибо. Я – отшельник, улыбающийся теплому ветерку.
Через неделю будет ровно три года, как я живу с Алисой.

II День X– 6

Ладно, так вот, когда Алиса ушла от Антуана, и потом, когда мы поселились вместе на улице Мазарини (на улице, где умер Антуан Блонден), не стану скрывать, порой мне бывало тревожно. Счастье страшит сильнее, чем горе. Я получил то, чего хотел больше всего на свете, – это наполнило меня ликованием и одновременно повергло в сомнение. Что, если я повторю прежние ошибки? Что, если я – всего лишь циклический романтик? Теперь, когда она со мной, вправду ли я хочу этого? Не стану ли чересчур нежным? Не придется ли мне с ней скучать? Когда же я перестану себя накручивать, японский бог? Антуан хотел убить меня, убить ее, убить себя. Наша совместная жизнь строилась на пепелище двух разводов – две человеческие жертвы потребовались, чтобы родилась новая любовь. Шумпетер  называл это «созидательным разрушением», но Шумпетер был экономистом, а экономисты редко бывают сентиментальны. Мы разрушили две семьи, чтобы остаться вместе, – точно «блоб» , который растет, заглатывая свои жертвы. Счастье – такая чудовищная штука, что если вы сами от него не лопнете, то уж как минимум пары тройки убийств оно от вас потребует.
Жан Жорж приехал ко мне на Форментеру. Вместе мы обозреваем окрестности, потом наносим визит рыбам в море. Он пишет пьесу для театра, а стало быть, пьет наравне со мной.
Под винными парами сложился стишок:
Фор мен те ра! Я в форме! Ура!
Нам встречаются поддатые парочки престарелых хиппи – они так и остались здесь, неразлучники, с шестидесятых годов. Как им удалось продержаться так долго? У меня даже слезы наворачиваются на глаза. Я покупаю им травку. В маленьких кафе мы с Жан Жоржем напиваемся вдрызг, играя на бильярде. Он рассказывает мне о своих амурных делах. Он встретил женщину своей жизни и впервые счастлив.
– Любовь – единственное, ради чего стоит жить, – говорит он.
– А дети?
– Ни в коем случае! Рожать детей в таком мире? Преступление! Эгоизм! Нарциссизм!
– Ну, у меня то с женщинами получается кое что получше детей: я от них произвожу на свет книги, – назидательно сообщаю я, подняв палец.
Мы косимся на официантку. Аппетитная штучка в коротеньком болеро, матовая кожа чуть подернута пушком, большие черные глаза, горделивая осанка, неприступный вид индейской скво.
– Она похожа на Алису, – говорю я. – Если я пересплю с ней, то все равно сохраню верность.
Алиса осталась в Париже, она приедет ко мне через неделю.
Через шесть дней будет ровно три года, как я живу с ней.

III День X – 5

Официантку в платье с голой спиной зовут Матильда. Хоро о ошая девушка. Жан Жорж спел ей песню Гарри Белафонте: «Matilda she take me money and run Venezuela» .
Я, пожалуй, мог бы в нее влюбиться, если бы не скучал так сильно по Алисе. В баре «Сес Рокес» мы пригласили ее потанцевать. Она хлопала в свои матовые ладошки и покачивала бедрами, длинные волосы колыхались. У нее были небритые подмышки. Жан Жорж спросил:
– Простите, мадемуазель, мы ищем, где бы переночевать. У вас не найдется местечка, por favor?
Она носила тонкую золотую цепочку на талии и такую же – на лодыжке. Жаль, но Матильда не взяла наши деньги и не сбежала в Венесуэлу. Но косяки с нами крутила, пока все мы не уснули под открытым небом. У нее были длинные ловкие пальцы. Она старательно лизала папиросную бумагу. Кажется, нас всех забрало, даже ее.
Когда мы вернулись в Касу, Матильда сграбастала мой член. Киска у нее была огромная, но мускулистая и пахла каникулами. Ее волосы воняли коноплей. Она орала так громко, что Жан Жоржу пришлось занять ее рот, чтобы заткнулась; потом мы поменялись местами, а в итоге дружно эякулировали на ее большие крепкие сиськи. Я кончил и тут же проснулся – весь в поту, умирая от жажды. Настоящему отшельнику не следует увлекаться экзотическими травками.
Через пять дней будет ровно три года, как я живу с Алисой.

IV День X – 4

Мужчина без женщины дичает: несколько дней одиночества – и он перестает бриться, мыться, урчит по звериному. Человеку понадобилось несколько миллионов лет, чтобы прийти к цивилизации, а вернуться в неандертальское состояние можно дней за шесть. Я все больше похожу на обезьяну. Чешу между ног, ковыряю в носу и ем козявки, хожу раскорякой. За столом набрасываюсь на жратву, ем руками, закидываю в себя, как в помойку, все подряд: колбасу со жвачкой, сырные чипсы с молочным шоколадом, кока колу с вином. После еды рыгаю, пукаю и харкаю. Вот вам портрет молодого французского писателя авангардиста.
Алиса явилась сюрпризом. Она закрыла мне руками глаза на рынке в Моле, хотя я ждал ее приезда только через три дня.
– Угадай, кто это?
– No se . Матильда?
– Мерзавец!
– Алиса!
Мы упали друг другу в объятия.
– Ну ты даешь, вот это сюрприз так сюрприз!
Черт, кто меня тянул за язык?
– Признайся, ты ведь не ждал меня, а? Кстати, кто такая Матильда?
– Да так… Жан Жорж вчера подцепил аборигенку.
Если это и не называется счастьем, то, во всяком случае, очень на него смахивает: мы лакомимся местной ветчиной на пляже, вода теплая, Алиса загорела, и глаза у нее стали совсем зелеными. После обеда мы ложимся вздремнуть. Я слизываю морскую соль с ее спины. Сна у нас ни в одном глазу. Пока мы занимаемся любовью, Алиса мне перечисляет, сколько парней в Париже умоляли ее бросить меня. А я подробно рассказываю вчерашний эротический сон. Почему у всех женщин, которых я люблю, такие холодные ноги?
Жан Жорж с Матильдой присоединяются к нам перед ужином. Вид у них очень влюбленный. Они успели выяснить, что оба потеряли в этом году отцов.
– Но для меня это тяжелее, потому что я женщина, – вздыхает Матильда.
– Терпеть не могу женщин, влюбленных в своих отцов, особенно в покойных, – говорит Жан Жорж.
– Не влюблены в своих отцов только фригидные женщины и лесбиянки, – уточняю я.
Алиса и Матильда танцуют вдвоем – ни дать ни взять, две сестрички кровосмесительницы. Хорошо, мы не успели ничего испортить, расстаемся с сожалением и отыгрываемся каждый у себя в комнате.
Перед тем, как уснуть, я совершаю наконец революционный поступок – снимаю часы. Чтобы любовь жила вечно, достаточно забыть о времени. Это современный мир убивает любовь. Может, тут нам и поселиться? Здесь все недорого. Я буду посылать статьи в Париж по факсу, возьму аванс в нескольких издательствах, время от времени можно проворачивать рекламную кампанию через Интернет… И будем мы подыхать со скуки.
Черт, опять эта тревога. Я чую близкую опасность. Я сам себе осточертел. Вот бы кто нибудь сказал мне, чего я хочу. Никуда не денешься, временами наша страсть становится нежностью. Неужели механизм опять запущен? Надо восполнять эндорфины. Я люблю ее – и все таки боюсь, как бы мы не заскучали. Иногда мы нарочно играем в зануд. Она говорит мне:
– Ладно, схожу ка я в магазин… Скоро вернусь… Я отвечаю:
– А потом пойдем гулять…
– Собирать розмарин…
– Обедать на пляже…
– Покупать газеты…
– Ничего не делать…
– Или покончим с собой…
– На Форментере – умереть красиво можно только одним единственным способом – упасть с велосипеда, как певица Нико .
Если мы шутим на эту тему, говорю я себе, значит, все еще не так страшно.
Напряжение возрастает. Через четыре дня будет ровно три года, как я живу с Алисой.

V День X – 3

С Алисой мы занимаемся любовью не так часто, зато все лучше и лучше. Я до квадратного сантиметра знаю ее излюбленные местечки. Она закрывает мне глаза. Раньше она кончала через раз, теперь – не пропускает ни разу. С обеда до вечера она не мешает мне писать. Пока я работаю, жарится на солнышке на пляже. Возвращается к шести, и я готовлю ей ледяной коктейль. Проверяю, везде ли одинаково хорош ее загар. Пью сок ее грейпфрутов. Она сосет меня, потом я ей вставляю сзади. После этого она через мое плечо читает написанное и просит убрать «вставляю сзади». Я уступаю, пишу «беру ее», а когда она отворачивается, делаю одну маленькую операцию на своем «Макинтоше». Такова цена изящной словесности, История Литературы – длинная цепь предательств, надеюсь, Алиса меня простит.
Я не хочу дочитывать «Ночь нежна»; у меня какое то нехорошее предчувствие: по моему, не все ладно у Дика Дайвера с Николь. Я слушаю «Крейцерову сонату» и вспоминаю одноименный роман Толстого. Обманутый муж убивает жену. Скрипка и фортепьяно Бетховена навеяли ему этот дуэт. Я слышу, как они сходятся, заглушают друг друга, взмывают, расстаются, мирятся, ссорятся и, наконец, сливаются в финальном крещендо. Это музыка жизни вдвоем. Скрипка и фортепьяно не могут звучать поодиночке…
Если из нашей истории ничего не выйдет, я стану законченным скептиком. Никогда и никому я уже не смогу дать так много. Неужели на старости лет мне останется только ублажаться с дорогими шлюхами и видеокассетами?
Нет, у нас должно получиться.
Мы должны миновать трехлетний рубеж. Ну что я за человек, меняю мнение каждую секунду.
Может, нам лучше пожить врозь. Жизнь вдвоем так выматывает.
Для меня не существует никаких табу, и обмен партнерами меня не шокирует. В конце концов, если уж быть рогоносцем, так лучше устроить это самому. Свободный союз – это выход: адюльтер под контролем.
Нет. Я знаю: нам надо завести ребенка, и поскорее!
Я боюсь сам себя. Обратный отсчет пошел, истекают Дамокловы дни. Через три дня будет ровно три года, как я живу с Алисой.

VI День Х 2

Глупо желать незыблемой жизни. Мы хотим, чтобы время остановилось, чтобы любовь была вечной и ничто никогда не угасало, – хотим всю жизнь нежиться в золотом детстве. Мы возводим стены, чтобы оградить себя, и эти самые стены станут когда нибудь тюрьмой.
Теперь, когда я живу с Алисой, я не строю больше стен. Я принимаю каждое мгновение с ней как подарок. Оказывается, тосковать можно и по настоящему. Иногда мне бывает так хорошо, что я говорю себе: «Надо же! Я ведь буду потом об этом жалеть: надо постараться не забыть эти минуты, чтобы было что вспомнить, когда все станет плохо». Я понял одну вещь: чтобы любовь не прошла, в каждом должно быть что то неуловимое. Не допустить пресности – нет, это не значит подстегивать себя искусственно созданными дурацкими встрясками, просто надо уметь удивляться чуду каждого дня. Быть щедрым и не мудрить. Ты точно влюблен, когда начинаешь выдавливать зубную пасту на другую, не свою щетку.
Я узнал главное – чтобы стать счастливым, надо пережить состояние ужасной несчастливости. Если не пройти школу горя, счастье не может быть прочным. Три года живет та любовь, что не штурмовала вершины и не побывала на дне, а свалилась с неба готовенькая. Любовь живет долго, только если каждый из любящих знает ей цену, и лучше расплатиться авансом, не то предъявят счет апостериори. Мы оказались не готовы к счастью, потому что были не приучены к несчастью. Нас ведь растили в поклонении одному богу – благополучию. Надо знать, кто ты есть и кого ты любишь. Надо завершиться самому, чтобы прожить незавершенную историю.
Я надеюсь, что лживое название этой книги вас не слишком достало: конечно, любовь живет вовсе не три года; я счастлив, что ошибся. Подумаешь – книга опубликована в издательстве «Грассе», это не значит, что в ней написана непременно правда.
Я не знаю, что готовит мне прошлое (как говаривала Саган), но иду вперед, трепеща от ужаса и восторга, потому что выбора у меня нет, вперед, не так беспечно, как прежде, но вперед, несмотря – вперед, вопреки – вперед, и клянусь вам, это прекрасно.
Мы любим друг друга в прозрачной воде безлюдной бухточки. Танцуем на верандах. Обнимаемся на углу плохо освещенного переулочка, потягивая «Маркес де Касерес» . И все время едим. Вот она наконец, настоящая жизнь. Когда я попросил Алису выйти за меня замуж, она дала мне ответ, полный нежности, романтики, проницательности, красоты и теплоты:
– Нет.
Послезавтра будет ровно три года, как я живу с ней.

VII День Х 1

Неотвратимо светит солнце. Может быть, мало кто заметит, но я не один час бился над этой фразой. Щебечут птицы, и только поэтому я замечаю, что уже день. В это лето «Фуджиз» исполнили «Killing me softly with his song» Роберты Флэк, и я знаю, что буду об этом вспоминать.
– Ты знаешь, Марк, что завтра у нас годовщина, три года, как мы вместе?
– Тс с! Замолчи! Плевать на годовщины, и знать ничего не хочу!
– А по моему, это здорово, не понимаю, с какой стати ты хамишь.
– Ничего я не хамлю, просто мне надо работать.
– Сказать тебе? Ты – самовлюбленный эгоист, до такой степени зациклился на себе, что просто тошно.
– Чтобы любить кого то, надо сначала полюбить себя.
– Ты так любишь себя, что больше тебя ни на кого не хватает, вот в чем твоя проблема!
Она укатила на моем мотороллере, оставив за собой волшебный шлейф пыли на ухабистой дороге. Я не пытался ее догнать. Через несколько часов она вернулась, и я попросил прощения, целуя ей ноги. Обещал, что мы устроим барбекю вдвоем, чтобы отпраздновать нашу годовщину. Цветы в саду были желтые и красные. Я спросил ее:
– Через сколько времени ты меня бросишь?
– Через десять килограммов.
– Эй! Я то тут при чем, если от счастья толстеют?
В это самое время в Париже один артист по имени Бруно Ришар записал в своем дневнике такую фразу: «Счастье – это молчание несчастья». Он может спокойно умирать.
Завтра будет ровно три года, как я живу с Алисой.

VIII День Х

Вот и настал последний день лета. Конец, конец ощущается во всем на пляжах Форментеры. Уехала, не оставив адреса, Матильда. Ветер протискивается за каменные оградки и путается под ногами. Непреклонно синеет небо. Ширятся владения тишины на Балеарских островах.
Эпикур призывает жить одним днем, полнотой простого удовольствия. Вправду ли стоит предпочесть удовольствие счастью? Чем задаваться вопросом, сколько живет любовь, наслаждаться минутой – не лучший ли способ ее продлить? Мы будем друзьями. Друзьями, которые держатся за руки, загорают, целуясь взасос, нежно овладевают друг другом, прислонясь к стене виллы и слушая Эла Грина, – но все же друзьями.
Великолепный денек выдался в честь нашей годовщины. Мы были на пляже, купались, спали, счастливые из счастливых. Бармен итальянец в пляжном киоске узнал меня:
– Hello, me friend Marc Marronnier!  Я ответил ему:
– Марк Марронье умер. Я убил его. Отныне здесь только я, а меня зовут Фредерик Бег бедер.
Он ничего не расслышал из за музыки, которая орала на всю катушку. Мы поделили на двоих дыню и порцию мороженого. Я снова надел часы. Я стал наконец самим собой, примирившись с Землей и со временем.
И наступил вечер. Мы зашли к Ансельмо выпить джинкас и послушать, как плещется море о волнорез, а потом вернулись в Касу.
В ночи светились звезды и свечи. Алиса приготовила салат из авокадо с помидорами. Я зажег ароматическую палочку. Потрескивающий радиоприемник передавал старые записи фламенко. Отбивные из ягненка жарились на мангале. На стене между голубыми плитками прятались ящерицы. Сверчки вдруг разом заткнулись. Она села рядом со мной, улыбаясь от полноты чувств. Мы выпили розового вина, по две бутылки. Три года! Обратный отсчет закончился! Вот чего я не понимал: ведь обратный отсчет – это начало. Конец обратного отсчета – и взлетает ракета. Аллилуйя! О радость! О чудо! А я то, дурак, боялся!
Удивительно в этой жизни то, что она продолжается.
Мы целовались, неспешно, переплетя руки, под оранжевой луной, на пороге будущего.
Я посмотрел на часы: было 23.59
Вербье Форментера, 1994 1997

Rufe
Amygdala
читайте мои любимые=)

Golden